16 октября - Всемирный день анестезии. Уильям Мортон: тень забытого гения

Анестезия — потеря чувствительности нервов. Искусственная анестезия применяется для обезболивания при хирургических операциях. Различают общую, местную и спинномозговую анестезию.

История новой области медицины началась в середине 19 века — 16 октября 1846 года зубной врач Томас Мортон провел операцию под эфирным наркозом. Это день во всем мире и принято считать Всемирным днем анестезии (World Anaesthesia Day). Понятно, что первым делом анестезиология распространилась на больных получавших различные оперативные вмешательства — хирургию и ее ответвления. Надо отметить, что и психиатрия (а позднее и наркология) уже в 19 веке находились в самом тесном контакте с анестезиологической дисциплиной.

***

Всего лишь несколько таких открытий, как применение анестезии, столь высоко оценено человечеством и внесло столь глубокие изменения в условия его существования. Страшно представить весь ужас хирургии тех времен, когда пациент оставался в сознании, пока врач пилил его кости. Возможность избавить людей от подобной боли - определенно один из величайших даров, который человек сделал своим собратьям.

Имя Уильяма Томаса Грина Мортона, возможно, не очень известно многим читателям. Однако он был более замечательным человеком с точки зрения истории, чем большинство знаменитостей, поскольку ему принадлежит основная заслуга применения анестезии в хирургии.

Уильям Томас Грин Мортон родился в Чарльтоне (штат Массачусетс, США) в семье фермеров Джеймса Мортона и Ребекки Нидхэм. Его отец имел торговую лавку и сельскохозяйственную ферму, на которой мальчик и провел своё детство. В 1827 г. для того, чтобы Уильям мог посещать школу, его семья перебралась в Норт-Чарльтон. Еще в школе Мортон проявлял интерес к медицине и часто беседовал с местным доктором, который нисколько не поощрял стремления мальчика к врачебной профессии, а, наоборот, охлаждал его мечты, ссылаясь на собственный тяжелый, неблагодарный труд. В школе Мортон сторонился от общения с одноклассниками и часто уединялся в поисках и коллекционировании минералов. Он не оставлял своих мечтаний о врачебной карьере, но в то время, когда он должен был начать свое медицинское образование, отец его совершенно разорился.

Юноша попытался открыть собственное дело, но из-за отсутствия жизненного опыта не смог добиться успеха, постоянно метался от одного занятия к другому. Поработав немного в Бостоне в издательской фирме, он вернулся домой и начал вести дела в отцовской торговой лавке. Мечтая стать крупным и независимым коммерсантом, он начал проводить различные финансовые и торговые операции, но вскоре окончательно развалил не только свои проекты, но и отцовский бизнес.

Тогда он решил вернуться к своим мечтам о медицинской профессии. Но так как для полного курса врачебного образования требовался долгий срок, а на отцовскую материальную поддержку уже нельзя было рассчитывать, Мортон помирился на зубоврачебной карьере и в 1840 г. поступил в только что открывшуюся зубоврачебную школу в Балтиморе. Надо заметить, что в первой половине XIX века стоматология в США была профессией весьма примитивной и отсталой. От дантиста требовалось лишь умение «выдёргивать» зубы, лишь немногие могли и умели делать большее. В больших городах США имелись немногочисленные хорошие специалисты в стоматологии, но в огромном своём большинстве представители данной профессии были невежественными самоучками. Когда они вырывали зубы, то часто довольствовались лишь их отламыванием, и не смущались, когда оставляли корень зуба. Спрос даже на столь примитивное и недоброкачественное зубоврачевание обеспечивался тем, что острая зубная боль относится к числу самых непереносимых страданий, толкающих заболевших искать помощи у кого угодно.

Поэтому в 1840 г. группа наиболее видных зубных врачей, собравшись в г. Балтиморе, организовала «Американское общество зубных хирургов» и Колледж зубной хирургии, ставший первой настоящей зубоврачебной школой в США. Мортону посчастливилось попасть в первый набор студентов в этой школе. И хотя эта школа была первой настоящей зубоврачебной школой, учрежденной в США, теоретический уровень преподавания, как и практические навыки, получаемые студентами, стояли пока еще не особенно высоко, и молодой Мортон по окончании курса обучения вряд ли чувствовал себя вполне уверенным для самостоятельной практики. Может быть именно поэтому, получив диплом, Мортон не рискнул ехать сразу в Бостон, а в течение двух лет практиковал в двух маленьких городках (Фармингтон и Гешир) штата Коннектикут. Совершенно не имея никакого практического опыта, для начала Мортон решил пройти хотя бы какую-нибудь практическую учебу у более опытного дантиста. А так как Мортон практиковал неподалеку от г. Хартфорда, судьба вскоре свела его с другим пионером газового наркоза Хорасом Уэллсом (1815-1848). С 1838 г. Уэллс занимался зубоврачебной практикой в Хартфорде. При этом он был дантистом-самоучкой и не имел специального образования. Они познакомились и договорились совместно открыть зубоврачебное заведение в Бостоне. Уэллс имел проверенный практический стаж и собственный опыт, а Мортон обладал законченным специальным образованием, да ещё вдобавок секретом по части зубного протезирования и коронок, который он купил за 500 долларов. Оба молодых компаньона были уверены в предстоящем успехе и предвкушали скорое обогащение. Для аренды помещения в Бостоне и оснащения кабинета понадобились деньги. Оба молодых человека сумели убедить некую пожилую даму, и та одолжила им тысячу долларов для открытия кабинета. Они не поскупились на необходимую рекламу и усердно публиковали в газетах объявления о новом методе зубных коронок, обещая вернуть обратно деньги тем, кто окажется недовольным их работой. Реклама действовала надежно, и сотни пациентов поднимались по лестнице на второй этаж их совместного кабинета. Но почти весь поток клиентов вскоре же спускался обратно, узнав, что протезированию неминуемо должна предшествовать мучительная экстракция всех зубных корней, оставленных другими дантистами.

Дела их пошли плохо, и примерно через год, в ноябре 1843 г., Уэллс написал Мортону письмо с извещением о выходе его из совместного дела вследствие убыточности.

Уильям Мортон, оставшись один, упорно добивался новой клиентуры, старательно совершенствовал технику протезирования, успешно применял изобретенную им промежуточную замазку и методически искал всевозможные, самые разнообразные способы обезболивания. Дела его постепенно стали идти лучше, и еще через год он мог полностью расплатиться со своей кредиторшей. Кстати, эта пожилая дама помогла Мортону в жизни не только денежным одолжением. есной 1844 г. Мортон приехал в Фармингтон и встретил там племянницу своей кредиторши, шестнадцатилетнюю мисс Элизабет Уитмен. Он сразу влюбился и, вернувшись в Бостон, не переставал мечтать и рассказывать о качествах и достоинствах очаровавшей его девушки. Мортон избрал себе подругу жизни рано, но бесповоротно и навсегда. Он не ошибся в своем выборе: почти четверть века она обратно. шла с мужем рука об руку, деля с ним краткие периоды торжества и большого счастья и долгие годы тяжелой борьбы, бесплодных усилий, полного разорения и нищеты.

Элизабет очень нравился этот молодой дантист, который явно для нее отращивал и холил свои великолепные усы, придававшие ему солидность. Увы, на отца ее это не действовало, и на сделанное Мортоном предложение Эдуард Уитмен ответил отказом. Молодая девушка упорно отстаивала свой выбор перед отцом и грозилась никогда не выйти замуж за другого. Мортон со своей стороны обещал поступить на медицинский факультет и таким образом приобрести более солидную профессию. Но окончательное согласие отца было получено, когда в защиту юной пары выступила тетушка. Она вторично обеспечила судьбу Мортона, заявив, что он очень умно и осмотрительно использовал взятые у нее взаймы деньги и вовремя вернул долг.

Дальнейшая жизнь показала, что опасения отца были основательны. Не прогулки и увеселения ждали молодую женщину; ей суждено было видеть день за днем чрезвычайно трудолюбивого мужа, занятого приемами больных с непереносимыми зубными болями, слушать крики при зубных экстракциях и бесконечные разговоры о способах приготовления искусственных зубов и о заветной мечте - изобрести способ обезболивания. В 1844 г. Уильям и Элизабет вступили в брак, а уже через год у них родился первый сын.

Мортон также организовал мастерскую для изготовления искусственных зубов, где работа проводилась по конвейерному методу. Доходы с этого дела были значительны, а вместе с основным занятием в своей приемной по зубным болезням и платой от нескольких частных учеников Мортон, в 1845-1846 гг., зарабатывал до 20 тысяч долларов в год.

А в это время в Хартфорде, куда уехал Хорас Уэллс, происходили интересные события. 10 декабря 1844 г. Хорас Уэллс посетил общественную демонстрацию эффектов ингаляции «веселящего газа» (закиси азота) и пришел к заключению, что аналгетический эффект газа можно успешно использовать при очень болезненной манипуляции - экстракции зуба. Но... Была ли недостаточна концентрация газа, или слишком рано прекратили ингаляцию, или же, наконец, именно данный студент оказался особо устойчивым против действия закиси азота - трудно теперь угадать. Наркоз не наступил, и при экстракции зуба больной громко кричал от боли.

«Обман, мошенничество!» - кричали присутствовавшие студенты. Говорят, что Уэллса даже спихнули с эстрады. Очень огорченный, в полном отчаянии, он на следующее утро уехал обратно в Хартфорд.

Неудача Хораса Уэллса, произошедшая на глазах его бывшего партнера Уильяма Мортона, не только не расхолодила целеустремленного Мортона, но и, напротив, показала ему, что нельзя рассчитывать на скорое и легкое разрешение проблемы без настойчивых опытов, упорного труда и терпения. Неоднократные безболезненные экстракции зубов у отдельных больных Уэллса доказывали Мортону, что успех в поиске средства обезболивания возможен.

В первые месяцы своего студенчества Мортон, пока еще не обзавелся отдельным домашним хозяйством, питался и даже поселился в квартире бостонского химика Чарльза Джексона . Проживание на квартире у преподавателя медицинской школы создавало особо выгодные возможности для интересных бесед не только за обеденным столом, но и после ужина, в семейной обстановке. А по диапазону и разнообразию своих специальных знаний Джексон мог быть исключительно интересным собеседником.

Не раз, конечно, за совместным ужином Мортон слышал от Джексона о различных свойствах серного эфира. Джексон упомянул также о местном действии эфира и снижении чувствительности при его испарении на коже. На прямой вопрос Мортона о возможности использовать местное применение обезболивания эфиром в зубной практике Джексон ответил утвердительно и снабдил его стеклянной капельницей.

В дальнейшем более подробно о действии эфира Мортон конечно мог бы узнать у Джексона, но у них произошла ссора, и они перестали видеться и происшедшая размолвка надолго исключала возможность консультаций по вопросам возможного применения эфира для наркоза.

Оставалось искать самостоятельно необходимую информацию в книгах, которые давали немало оснований попытаться настойчивыми опытами с помощью эфира добиться лучших результатов, чем с закисью азота. Окажутся ли пары эфира сильнее веселящего газа по своим обезболивающим свойствам? И если да, то можно ли подыскать способ ингаляции и безопасную дозировку? Наконец, не станут ли эфирные наркозы оказывать непоправимые последствия на будущее здоровье и разум пациентов? Все это требовало тщательных, многочисленных экспериментов. Мортон это понял и с большой настойчивостью приступил к исследованиям.

По существу, ему не о чем было уже спрашивать Джексона. Последний, безусловно, не смог бы добавить ничего существенного к тому, что было уже давно напечатано у Перейра и Фарадея, а еще раньше, в 1800г., у Дэви, о закиси азота.

Мортон дни и ночи обдумывал способы испытаний и совещался со многими из своих друзей и знакомых.

К концу июня 1846 г. Мортон был настолько поглощен экспериментами с эфиром, что даже специально нанял партнера, Гренвилля Г. Хайдена, заведовать своим зубным бизнесом. Когда однажды Мортон с энтузиазмом рассказывал про свои мечты об обезболивании своему знакомому доктору Кулду, то последний ответил: «Если Вы это осуществите, Вы сделаете больше того, что до сих пор осуществила человеческая мудрость, и что, как я думаю, она сможет сделать когда-либо».

Наконец, решив подробно изучить задачу в экспериментах на животных, Мортон собрался выехать за город, для чего полностью передал свой зубоврачебный прием доктору Хайдену. Он начал с домашней собаки по кличке Нига. От жены он скрыл опыт, проделанный над ее любимицей.

Но на другой день, к своему ужасу, Элизабет застала мужа при опытах с другими ее любимцами: на столе лежала уснувшая золотая рыбка. На протесты жены Мортон должен был обещать, что оставит в покое ее домашних животных, зато каковы были и радость и удивление, когда пущеная обратно в аквариум, золотая рыбка вскоре ожила и снова начала плавать.Чтобы не огорчать жену, Мортон начал ловить рыбок в ручье и на каждой из них пробовать усыпляющее действие эфира. Затем он отправлялся в лес и целыми часами искал и ловил всевозможных насекомых, гусениц и червей.

Но однажды неудовольствие Элизабет сменилось тревогой. Мортон лежал ничком на полу, в полубессознательном состоянии. Думая, что случилось несчастье, она начала кричать и звать на помощь. Но Мортон быстро очнулся и тогда выяснилось, что он, на самом деле, собирался экспериментировать на собаке, но как только Нига почуяла уже знакомый запах эфира, то стала вырываться, при этом выбив пузырек с эфиром из рук хозяина. Увидев, что эфир пролился на пол, Мортон, не раздумывая, вытер его носовым платком, лег на пол и стал пробовать ингаляцию на самом себе. «Вы делаете ужасные вещи» - протестовала с отчаянием Элизабет. На это он ей ответил: «У меня есть задача в этом мире. Придет время, моя дорогая, когда я изгоню боль из вселенной».

Но время шло, и пора было возвращаться в Бостон. Там Мортон поставил первый опыт на себе.

«Я приобрел эфир у Барнета и, забравши трубку и флакон, заперся в комнате, уселся в операционное кресло и начал ингаляцию. Я нашел, что эфир чрезвычайно крепок и что он частично удушает меня, но не производит желаемого действия. Тогда я намочил мой носовой платок и стал вдыхать из него. Я глянул на свои часы и вскоре потерял сознание.

Когда я очнулся, я почувствовал оцепенение в членах с ощущением, похожим на мурашки, и я отдал бы весь свет за то, чтобы кто-нибудь пришел и разбудил меня. На миг я понял, что я умру в этом состоянии, и что мир только пожалеет и посмеется над моим безумием. В дальнейшем я почувствовал легкий зуд в конце моего третьего пальца и сделал попытку тронуть его большим пальцем, но без успеха. При второй попытке я дотронулся, но при этом не ощутил чувствительности. Я по очереди поднимал руку и пощипывал бедро, но мог отметить, что чувствительность была неполной. Я попытался встать со своего кресла, но упал обратно. Постепенно у меня вернулись силы в конечностях и полное сознание. Я тотчас посмотрел на мои часы и нашел, что я был нечувствительным приблизительно 7-8 минут. Я твердо убежден, что в течение этого времени зуб можно было бы вырвать без ощущения боли или сознания».

Радость Мортона не имела границ. Он танцевал и обнимал своих ассистентов.Подробное обсуждение замечательных перспектив этого открытия с Хайденом дало последнему понять, ради чего Мортон столько времени и столь непонятным образом запускал свои дела и недостаточно времени уделял приему больных. Теперь Мортон сгорал от нетерпения, просматривая список пациентов, записанных на завтра, и готов уже был на самом себе пробовать экстракцию под наркозом, как вдруг сама судьба послала им экстренного пациента.

30 сентября 1846 г., в среду, в шесть часов вечера к Мортону обратился молодой музыкант Эбен Фрост. Вот текст расписки самого Фроста, заверенная подписью Хайдена:«Настоящим удостоверяю, что я обратился к доктору Мортону в шесть часов нынче вечером (30 сентября 1846 г.), страдая невыносимой зубной болью. Доктор Мортон вынул свой карманный платок, намочил его своим составом, которым я дышал около полуминуты, а затем впал в сон. Через мгновение я очнулся и увидел мой зуб лежащим на полу. Я не испытал ни малейшей боли и, оставшись двадцать минут в его приемной после того, не почувствовал никакого неприятного эффекта от операции».

В тот же вечер Мортон уже был в редакции крупной бостонской газеты, а наутро, чуть свет, явился к дверям Бюро патентов. В качестве свидетелей в редакцию газеты Мортон привел с собой Хайдена и самого Фроста, и на следующий день, 1 октября, в утреннем выпуске бостонской Daily Journal была напечатана следующая заметка:«Вчера вечером, как о том мы были информированы джентльменом, который присутствовал при операции, у некоего субъекта был удален кариозный зуб без малейшей боли. Больной был погружен в сон путем ингаляции особого состава, эффект которого продолжался около трех четвертей минуты - ровно столько, чтобы произвести экстракцию зуба».

Таково было первое в мире печатное извещение об удачном хирургическом наркозе. Хотя в нем нет ни фамилии Мортона, ни адреса, весть об авторе и месте происшествия, конечно, быстро распространилась по Бостону, привлекая много любопытных и больных. Благодаря этому, Мортон провел еще несколько наркозов при экстракции зуба у своих пациентов.

И вот, наконец, на квартиру Мортона для ознакомления с безболезненными зубными экстракциями явился Генри Бигелоу (1818-1871), один из известных хирургов знаменитой Массачусетской общей больницы в Бостоне.

Положение создалось довольно щекотливое. Ведь для того, чтобы рассчитывать на апробацию и поддержку Бигелоу, Мортон должен был сообщить ему состав своего наркотического средства, без чего положительно нельзя было рассчитывать на то, чтобы больничные врачи стали применять такой наркоз на своих больных в городской больнице. А Мортон, не будучи сам клиническим врачом и следуя общепринятым для зубных врачей правилам, стремился засекретить и запатентовать свое открытие.

Поэтому трудно понять, как мог согласиться на применение такого «секретного средства» на своем больном главный хирург Массачусетской общей больницы Джон Коллинз Уоррен (1778-1856).

По-видимому, Бигелоу либо сам понял, что «состав» Мортона представляет собой серный эфир, либо по полученным впечатлениям он смог уверить Уоррена в достаточной безопасности этого средства. Что ни говорить, а, как в те времена, так и теперь нельзя не подивиться той смелости, с которой Уоррен и Бигелоу позволили неизвестному молодому дантисту применить свое секретное средство для усыпления больного при большой, тяжелой операции. И хотя победителей не судят, тем не менее, в поднявшейся шумихе, неизбежной вокруг всякого важного события, конкуренты и всевозможные присяжные критики и моралисты не раз и в довольно резкой форме осуждали хирургов Массачусетской общей больницы за проявленную излишнюю доверчивость и либерализм.

Через десять дней со времени визита Бигелоу к Мортону, последний получил письмо дежурного интерна больницы Чарльза Ф. Хейвуда, письмо, которому суждено было стать историческим документом в мировой истории медицины. Вот оно:«14 октября 1846 г. Доктору Мортону.

Дорогой сэр! Я пишу по поручению доктора Уоррена, приглашая Вас прибыть в пятницу в десять часов в больницу, чтобы применить на пациенте, который будет оперирован, состав, изобретенный Вами для ослабления чувствительности к боли.
С почтением к Вам,
Ч. Ф. Хейвуд, хирург общей больницы».

Итак, дата была фиксирована: пятница, 16 октября, 10 часов утра. Можно понять волнение Мортона, который, бывший когда-то живым свидетелем горькой неудачи Хораса Уэллса с применением закиси азота в этой же больнице, ныне рисковал сам попасть в столь же смешное положение. Что за больной предназначен для этой пробы? Уж не пьяница ли он, который станет буйствовать, и, пожалуй, не заснет, как следует, или попадется какая-нибудь женщина-истеричка, которая поднимет вопли заранее, от испуга, как это уже бывало при зубных экстракциях. Ведь из письма Хейвуда нельзя угадать, по какому поводу будет делаться операция и кому - мужчине или женщине.

И вот настал тот исторический день, когда человечеству суждено было навсегда избавиться от невыносимых страданий и болей, совершенно непредотвратимых до того при каждой хирургической операции. Эти нестерпимые боли от ножа хирурга представлялись столь неизбежными и естественными, что казалось невероятным и даже смешным пытаться ликвидировать устроенное самой природой. Каждая новая попытка уничтожения боли при операциях в широкой публике заранее представлялась «вздором» или «надувательством». Когда же ареной испытания подобного сомнительного изобретения оказалась солидная городская больница и операционная одного из наиболее известных и заслуженных хирургов города и штата, то посмотреть на заведомую неудачу и «очередной скандальчик» нашлось достаточно охотников.

В то утро, 16 октября, в операционный амфитеатр Массачусетской общей больницы собралось много зрителей. Тут были врачи больницы и студенты-однокашники Мортона. Все с нескрываемым любопытством ждали «спектакля», который не мог, по общему мнению, окончиться ничем, кроме неудачи. К тому же и главное действующее лицо само как бы подавало повод для недоверия и даже насмешек, ибо, занятый доделкой своего нового ингалятора, Мортон непростительно опаздывал к назначенному ему времени. Впоследствии выяснилось, что на случай какой-либо неудачи Мортон сходил на квартиру Фроста и привел его в больницу как живое доказательство своего первого наркоза.

Фрост по окончании операции обратился к безмолвствующей и пораженной аудитории со словами: «Джентльмены, это не обман!». А Генри Бигелоу, выходя из операционной, заявил: «Мы видели сегодня нечто такое, что обойдет весь мир».
Это великое событие было запечатлено на картине Роберта Хинкли «Первая операция под эфиром», хранящейся в Бостонской медицинской библиотеке.

Сомнений не оставалось - в хирургии оказалась разрешенной одна из главных проблем - обезболивание при операциях. Надо было как можно шире оповестить хирургов и распространить это открытие. Именно так понимали дело Уоррен, Бигелоу, Хейуорд и другие врачи Массачусетской общей больницы. Это был их моральный долг, этого безоговорочно требовала нормальная врачебная этика.

Когда выяснилось, что Мортон решил взять официальный патент на свое открытие для его монопольной коммерческой эксплуатации, то для всех сторон создалось весьма стеснительное положение. Открыть Уоррену и его ассистентам химический состав своего средства и отдать его для всеобщего применения в больницах означало для Мортона добровольно и полностью отказаться от права на все финансовые преимущества авторства. Для 27-летнего дантиста, воспитанного и строившего все расчеты на успех в личном изобретательстве, подобная необходимость обнародования своего открытия рисовалась как вопиющая несправедливость и как отрицание его права на плоды трудов, бессонных ночей и прямого риска.

Мортон, разумеется, был чрезвычайно озадачен тем оборотом, которое принимало его дело, но отказаться от поддержки и апробации столь видного хирурга и крупного учреждения он все же не мог и согласился назвать состав своего средства и оказывать содействие для применения его в больницах и благотворительных лечебных учреждениях страны. 30 октября Мортон запросил у Уоррена список этих учреждений.

Но затруднительность положения Мортона усугублялась еще одним обстоятельством. Дело в том, что патент на наркозы эфиром Мортон имел не один, а в компании с Джексоном. Последний никак не мог быть заподозрен в особой скромности и каждому из приходивших к нему за последней новостью он рассказывал, что никогда бы Мортон не сделал этого открытия, если бы не его, Джексона, советы и указания. Зная характер Джексона и его страсть к сутяжничеству, Мортон согласился подписать договор и дать ему 10 процентов своего дохода.

В этом же месяце Мортон получил письмо от Оливера Венделла Холмса (1809-1894), поэта и автора многих очерков и новелл, профессора анатомии и физиологии Гарвардской медицинской школы:

«Доктору Мортону. Бостон, 21 ноября 1846 г.
Дорогой сэр!
Каждому хочется принять участие в большом открытии. Я хочу дать Вам мысль о названии состояния больного и применяемого средства.
Состояние, я думаю, может быть названо анестезией (anaesthesia). Это, главным образом, означает нечувствительность в применении Ланнея и Куллена к осязанию. Прилагательное будет «анестетический».

Таким образом, мы можем сказать «состояние анестезии» или «анестетическое состояние». Применяющиеся средства правильно назвать «антиэстетические агенты». Впрочем, будет довольно сказать «анестетическое средство», но это может допустить некоторые возражения.
Вы можете обдумать термины, которые я Вам предлагаю для рассмотрения, но полагаю, что могут быть предложены и другие, более подходящие и приятные.
С уважением к Вам,
О.В. Холмс».

Так появилось название для нового открытия.

Патент, выданный Джексону и Мортону, предусматривал выделение авторам 10 процентов всех доходов от использования эфира в хирургических клиниках. Однако бурное возмущение общественности заставило Мортона и Джексона раскрыть природную сущность анестетика (изначально они назвали препарат «летеоном») и сделать свое изобретение доступным бесплатно.

После получения патента Мортон уже успел развить бурную деятельность по организации рекламной кампании в пользу эфирного наркоза и даже создал целую сеть агентов, разъезжавших по всей стране, чтобы следить за соблюдением его патентных прав. Разумеется, что громадное большинство врачей предпочло широко пользоваться эфирным наркозом, не считаясь с патентом. Агенты Мортона были бессильны фактически запрещать или взыскивать штрафы за такие нарушения патента. В довершение всего Мортон потерпел полную неудачу с организованным им промышленным производством стеклянных ингаляторов. Их никто не покупал, ибо оказалось, что губка или полотенце обеспечивают дачу наркоза еще лучше, чем ингаляторы. Вместо ожидаемых прибылей Мортон нажил порядочные долги.

В 1873 г. Джексон, не выдержав напряжения, получил душевное расстройство и был помещен в приют для психически больных в Сомервилле (штат Массачусетс), где находился до самой своей смерти.

Нельзя не отметить трогательной заботы и участия, которые проявили врачи Массачусетской больницы к запутавшемуся Мортону. Эти почтенные люди никак не могли помочь Мортону в реализации или защите его авторских прав и привилегий патента. Дела подобного рода были им чужды, но благодарное сознание подсказывало необходимость хоть как-нибудь помочь человеку, который хотя и запутался в своих коммерческих оборотах, но, тем не менее, дал человечеству драгоценное, ни с чем не сравнимое средство - хирургическое обезболивание. Врачи Массачусетской больницы подарили Мортону серебряный кошелек с тысячью долларов, и они же составили и подписали вместе с группой руководящих медицинских деятелей Бостона петицию, адресованную Конгрессу США, о достойном премировании Мортона за сделанное им замечательное открытие.

Но прошение Мортона, только поступив в Вашингтон, немедленно было опротестовано сразу же двумя претендентами, оспаривавшими приоритет и право на премирование. Это были его старые знакомые, Хорас Уэллс из Хартфорда и химик Чарльз Джексон из Бостона. Оба решительно оспаривали честь на открытие Мортона. Так началась многолетняя эфиронаркозная тяжба, занявшая весь остаток жизни у каждого из трех претендентов и не принесшая никому из них ничего, кроме мук и разорения...

Джексон писал: «Так я сделал открытие, о котором я думал так долго: о средстве сделать чувствительные нервы на время невосприимчивыми к боли».

Но так как сам Джексон не занимался медицинской практикой и не имел своих пациентов, он не смог проверить свою теорию вплоть до 1844 г., когда поручил это сделать Мортону. Последний, по уверению Джексона, во всем этом деле играл роль не большую, чем любая медицинская сестра при выполнении врачебных назначений.

Можно только удивляться, как последнему утверждению Джексона многие могли поверить, несмотря на то, что Джексон не только не присутствовал при главном испытании наркоза 16 октября в бостонской больнице, но и после этого в течение долгого времени даже и не заглядывал туда, совершенно не проявляя интереса к ходу и развитию наркозов. Больше того, имелись живые свидетельские показания, что Джексон всячески отрекался от участия в наркозном изобретении, утверждая, что безумец Мортон непременно кого-нибудь отравит эфиром.

Но Парижская академия наук присудила крупную денежную премию поровну Мортону и Джексону как совместным авторам.

Вся эта неистовая кампания не только повергла Мортона в тяжелое нервное возбуждение, но и привела его к полному разорению. Репутация его в родном городе так пострадала, что работа зубоврачебного предприятия совершенно прекратилась. Наконец, даже собственные ассистенты Мортона вынуждены были покинуть его, и увели с собой большую часть клиентуры.

В конце 1849 г. друзья Мортона сделали денежную подписку и собрали некоторую сумму для поездки его в Вашингтон, чтобы защищать свои права перед Конгрессом США. Там он жил, нигде не показываясь и отказываясь от всех официальных приглашений. Три раза дело о присуждении премии в 100 тысяч долларов изобретателю наркоза представлялось на сессии Конгресса, и каждый раз дебаты приходилось откладывать и передавать вопрос вновь и вновь в различные комиссии, которые неизменно ставились в тупик при чтении тысяч страниц печатных документов и доказательств, в которых каждый факт различными свидетелями расценивался и представлялся совершенно по-разному.

Так прошло восемь лет со времени первого наркоза Мортона и получения им патента. И вот в качестве полной неожиданности для всех трех сторон, т.е. для Мортона, Джексона и представителей наследников Уэллса, с далекого юга, из штата Джорджия пришли сведения, что еще задолго до Мортона и до опытов Уэллса доктор Кроуфорд В. Лонг (1815-1878) из Джефферсона произвел несколько вполне успешных эфирных наркозов при операциях.

Как сложилась дальнейшая судьба Мортона? Поглощенный мыслью и стремлениями отстоять свое мировое открытие и тем самым выбиться из нищеты, Мортон совершенно забросил зубоврачебную деятельность и уехал на свою маленькую ферму близ Бостона заниматься сельским хозяйством. Он испытывал жестокую нужду, которую изредка облегчала помощь друзей и сборы, проводимые различными общественными организациями. Нужда временами была такая, что Мортону приходилось закладывать в ломбард наиболее дорогие для него вещи: личные зубоврачебные инструменты и даже золотую парижскую медаль и орден св. Владимира, присланный ему царем Николаем I. Когда стало очевидно, что Мортон не получит премии Конгресса, то все имущество его было описано и продано с молотка.

Положение Мортона не улучшилось и после гражданской войны 1861-1865 гг., во время которой Мортон неоднократно давал эфирные наркозы раненым. Несмотря на всю очевидность благодетельной роли эфирных наркозов при операциях, военное министерство осталось совершенно безучастным к судьбе самого Мортона.

В июле 1868 г., в то самое время, когда проходила общественная подписка в пользу Мортона, в Нью-Йорке, в одном из ежемесячных журналов появился новый пасквиль, автор которого пытался доказывать, что истинным изобретателем наркоза является не Мортон, а Джексон. Статья эта, по словам жены, взволновала Мортона так сильно, как этого не случалось раньше. Он поехал в НьюЙорк, где в то время была необычайная жара. От этой ли духоты или от чрезмерных переживаний Мортону стало так плохо, что он телеграммой вызвал жену. От назначенного лечения он стал довольно быстро поправляться и решил переехать в гостиницу. Когда супруги проезжали через Центральный парк, Мортон пожаловался на сонливость, но отказался отдать вожжи жене или повернуть обратно.

Элизабет Мортон писала: «Мы уже выезжали из парка, когда он, не говоря ни слова, выпрыгнул из экипажа и несколько мгновений простоял на земле в большой растерянности. Увидев, что собирается толпа прохожих, я вынула из его кармана часы, кошелек, а также два его ордена и золотую медаль. Вскоре Уильям потерял сознание и я была вынуждена позвать на помощь полисмена и проходившего аптекаря, которые помогли мне положить моего мужа на траву. Но он был уже в безнадежном состоянии».

В течение часа Элизабет Мортон искала подходящий транспорт и, наконец, перевезла мужа в больницу св. Луки. Но уже без признаков жизни.

«С первого же взгляда, - писала она, - старший хирург узнал его и спросил меня: «Это доктор Мортон?». Я просто ответила: «Да». После минутного молчания он повернулся к группе интернов и сказал им: «Молодые люди, вы видите лежащим перед вами человека, который дал роду людскому для освобождения от страданий больше, чем кто-либо из когда-либо живших на земле. И вот все, что он получил за это».

Похоронен Мортон в Бостоне, на кладбище «Маунт Оберн», на том же самом кладбище, где покоится и Чарльз Джексон. На похоронах Мортона присутствовало много известных бостонских врачей.

Публичная демонстрация практического применения эфирного наркоза, которую Мортон устроил октябрьским утром 1846 года, - одна из великих точек отсчета в истории человечества. Возможно, ничто не отражает достижения Мортона лучше, чем надпись сделанная на его памятнике Генри Джэкобом Бигелоу: 

«Вильям Т. Г. Мортон, изобретатель и создатель анестезирующих ингаляций, кем боль в хирургии была предупреждена и уничтожена, до которого во все времена хирургия была ужасом, после которого наука получила управление над болью».

Вопросы, ответы, комментарии